Russia Dial Codes
Давно это было, так давно, что в памяти зарницами вспыхивают лишь самые счастливые дни. Остальное: события, люди, времена года проступают слабыми очертаниями в зыбком тумане прожитых лет.
Тогда Зайнаб минуло всего лишь восемнадцать. По мусульманским понятиям она давно переросла пору замужества. Жили они вдвоем с матерью, отец умер, когда девочка была еще маленькой. Сватались многие, но это были либо вдовцы или богатые старцы, другим никому не хотелось брать жену из неимущей семьи. Так бы и скоротали они с матерью еще год, другой, но настояли старейшины квартала, и Зайнаб выдали замуж за усатого Хайдара. Жениха все так и звали – усатый Хайдар. Он был приземистый, круглолицый с вечно сонными глазами. Усы были его гордостью: длинные, пушистые, с закрученными вверх кончиками. С прежней женой усатый Хайдар прожил всего два года, сказал ей «се талак» (1) и выгнал из дома, мотивируя тем, что у них нет детей. Новая жена тоже быстро наскучила усатому Хайдару и он целыми сутками пропадал то в чайхане, то на свадьбах или других каких празднествах, благо родни у него было много и постоянно случались то в одной, то в другой семье печальные или радостные события.
Зайнаб долгие вечера коротала одна в тесном глинобитном доме. Дел по хозяйству было немного и время текло томительно и скучно.
Усатый Хайдар и сам толком не знал, зачем ему нужна была вторая женитьба? Пугливая молчунья Зайнаб скоро наскучила бездельнику и щеголю, и он перестал замечать ее, как не замечают привычных вещей в доме.
Наверное, на этом и закончился бы рассказ о судьбе девушки из Канибадама, города, утопающего в бело-розовой кипени цветущих садов, если бы не революция в далекой России. Кое-что о большевиках, о Ленине Зайнаб знала из разговоров русских рабочих, которые были высланы в Туркестан за участие в народных волнениях. Они снимали кибитку во дворе у матери Зайнаб. Они же научили девушку немного говорить по-русски.
А дальше события походили на знойный ветер, который часто прилетает летом из песков Кайраккума. Порыв, обжигающий, сильный, небольшое затишье, и снова порыв.
Город бурлил, каждый день приносил что-то новое. Митинги, собрания, образовался народный Совет, который взял власть в свои руки.
Однажды днем к Зайнаб забежала ее подруга Кумри. Пугливо озираясь по сторонам, Кумри рассказала, что в Канибадаме теперь есть Клуб раскрепощенных женщин Востока. Сегодня к вечеру там будет большой маджлис (2) с участием русских женщин, и таджички, которые посмелее, сбросят с себя паранджу и сожгут ее на костре.
- Я пойду туда. – загорелась Зайнаб.
- А усатый Хайдар? – боязливо спросила Кумри.
Зайнаб на мгновение задумалась, а потом решилась. – Все равно пойду. Хватит сидеть одной в сырой кибитке.
Тот день многое изменил в жизни молодой женщины. Поддавшись общему порыву, она тоже швырнула паранджу в огонь и долго смотрела как корежится и тлеет схваченная языками пламени волосяная сетка. Теперь домой возвращаться было опасно. Ревностно следующий всем законам шариата (3), усатый Хайдар мог бы убить вероотступницу. И она снова поселилась у матери. Вскоре Зайнаб вступила в комсомол. Она впервые поверила в себя, в свои силы и теперь каждый день воспринимала, как чудесный подарок судьбы.
Старая Туфа гордилась дочерью и боялась за нее. И, как вскоре выяснилось, не напрасно. Вечером они ужинали во дворе под виноградником. Зайнаб взахлеб рассказывала матери о делах своей комсомольской ячейки, о том, как они создают ликбез и какое это интересное занятие: укреплять Советскую власть. Ведь кому как не им… Зайнаб не договорила. Произошло что-то непонятное. Она потянулась за куском лепешки и в этот миг за глинобитным забором оглушительно грохнуло, девушке обожгло висок и она с ужасом увидела как мать медленно-медленно падает на бок.
- Стреляли в вас. Это ошибка. – Начальник городской милиции Камиль Ярматов устало прикрыл глаза. Он уже не помнил, когда отдыхал по-настоящему. Каждую ночь басмаческие шайки то налетали на город, то поджигали дома и убивали активистов. Приходилось сутками не слезать с седла.
- Теперь понимаете, что значит быть комсомолкой. Жаль Туфу-холу (4). Душевная была женщина. У нас есть предположение, что стрелял ваш бывший муж. Он сейчас в басмаческой шайке.
Начальник милиции советовал Зайнаб быть осторожнее, но его слова почти не доходили до сознания. Она смотрела на утомленное лицо Ярматова и думала, что ее прежнее намерение отомстить за мать мелко, ведь в городе потери несут многие, значит, нужно мстить за многих, а вернее, даже не мстить, а оберегать людей от двуногих шакалов, называющих себя «борцами за народ и веру».
- Возьмите меня в милицию, – негромко сказала Зайнаб.
Глаза Ярматова удивленно расширились. В первую минуту ему показалось, что он ослышался.
- Возьмите, – упрямо повторила Зайнаб. – Честное слово, не пожалеете. Я же комсомолка.
- Да, ты знаешь какая у нас работа…
- Знаю, – перебила Зайнаб начальника милиции. – Но ведь вам приходится иметь дело с женщинами. Допрашивать, спасать… Постараюсь быть полезной.
Камиль задумался.
- Может ты и права. – Он потер ладонью наморщенный лоб.
- А что, давай попробуем!.
Больше всего Зайнаб боялась стрелять из винтовки. Джигитовка пошла у нее хорошо. На лошади сидела уверенно и лозу рубила шашкой без промаха, да так здорово, что верхняя часть хворостины вонзалась в песок и чуть подрагивала от конского топота. А вот стрельба не получалась. И боялась не отдачи, от которой потом по вечерам саднило плечо, не пламени, вырывающегося из ствола, а самого грохота выстрела. Слишком сильно напоминал он ей последний вечер, когда они ужинали с матерью на суфе (5), под виноградником, и как мать после такого же грохота медленно-медленно клонилась на бок. Ее рука судорожно сминала ткань просторного платья на груди, и сквозь пальцы проступала кровь.
Зайнаб невольно хмурилась, с силой дергала спусковой крючок, и пуля уносилась в пространство, куда-то в сторону от мишени.
Обучал молодых милиционеров стрельбе и джигитовке веселый русский парень. Все звали его по имени – Сергей, а Зайнаб не осмеливалась так обратиться к нему. Ей казалось, что она обязательно споткнется на его имени и тогда Сергей нахмурится и перестанет улыбаться. И вообще почему-то Зайнаб стеснялась его. Когда она впервые увидела Сергея, то удивилась: она никогда не думала, что на свете могут быть такие светлые, волнистые волосы. Ну точь в точь, как пшеница, когда ее легкий ветерок колышет под луной. А глаза у Сергея были синие-синие, как небо. Зайнаб даже не знала можно ли такого парня назвать красивым, слишком он был непривычен для взгляда таджички.
Сергей никогда не унывал. Даже в тот день, когда показывал молодым курсантам как нужно на лошади брать препятствие. На всем скаку Сергей мчался к плетеной изгороди посреди пустыря и уже готовился поднять лошадь на дыбы и послать вперед, как вдруг из-за препятствия выскочил испуганный мальчишка, который спрятался там и смотрел как готовят будущих милиционеров. Лошадь шарахнулась в сторону, ремень седла лопнул и Сергей упал на землю. Зайнаб первой подбежала к нему. Она боялась увидеть разбитое в кровь лицо, сломанную руку, да мало ли что еще могло быть, а Сергей легко вскочил на ноги и улыбнулся.
- Что, Шаганэ, испугалась? – спросил он ласково. – Комсомольцы не должны бояться… – И он на виду у всех взял ее за руку.
Сергей с первого же дня знакомства стал называть девушку Шаганэ. Значение этого слова она не знала и думала, что все русские так обращаются к женщинам.
Вот и сейчас после выстрела Зайнаб не сразу открыла глаза. Она лежала на расстеленной шинели и прислушивалась к бешено стучащему сердцу.
- Шаганэ, ну кто же так стреляет?
Сергей склонился над молодой женщиной и осторожно взял винтовку из ее рук. Легко передернул тугой затвор, дослал в ствол новый патрон и в который раз принялся объяснять, как нужно целиться в мишень. Зайнаб слушала его и не слышала. Она глядела в его синие-синие глаза и не знала: красивые они или нет? Во всех стихах и песнях у таджиков воспеваются глаза черные, как ночь, а тут синие, словно глубокое майское небо. И волосы золотые, волнистые… Чудо да и только!
- Шаганэ, так мы никогда басмачей не разобьем! – услышала она голос Сергея. – Ну-ка, еще разок.
Теперь Зайнаб попыталась успокоиться, затаила дыхание и прицелилась точно «под обрез» фанерной фигуры. Странно, но когда Сергей рядом и выстрелы звучат не так громко. Мишень повалилась на землю.
- Молодец Шаганэ, – улыбнулся Сергей. – Скоро мы с тобой все призы на стрельбах заберем.
Он улыбался, и Зайнаб тоже улыбалась, глядя на него.
Раньше она думала, что после смерти матери, после неудачного замужества, никогда больше не станет радоваться, потому что радоваться-то в общем было нечему. А оказывается, сейчас в разгаре лето, люди собирают урюк с деревьев, по вечерам молодежь вместе с красноармейцами теснится в клубе. Поют, танцуют до поздней ночи, чего никогда раньше не бывало, и Зайнаб в ее девятнадцать лет снова ощутила интерес к жизни. Она увидела, как Сергей здорово танцует под гармошку с незнакомой девушкой – медсестрой, и сердце больно кольнула иголочка. Тогда Зайнаб не поняла – отчего в груди появляются такие иголочки. Догадалась позднее, когда неделю не видела Сергея и встретила его с перевязанной рукой.
Сергей командовал взводом в кавалерийском эскадроне. Они преследовали шайку басмачей в горах Исфары, и там пуля пробила ему мякоть предплечья. Наверное, было очень больно, но Сергей улыбался, хотя лицо его сильно побледнело и осунулось.
Зайнаб ждала возвращения конников каждый день и, когда услышала на окраине города песню и конский топот, бросилась навстречу. Сергей неловко слез с коня и поморщился.
- Больно? – спросила Зайнаб и чуть не заплакала. Она никогда не ощущала такого волнения и радости.
- До свадьбы заживет, Шаганэ, – улыбнулся Сергей. – Вот поеду домой, отдохну, пройдусь по родной улочке, и всю боль как рукой снимет.
По правде говоря, Зайнаб не всегда хорошо понимала его. Русский язык она знала плохо и, когда волновалась, то вообще забывала нужные слова.
-Домой? Поеду? – переспросила она и заплакала.
- Шаганэ, милая, вот тебе раз! – Сергей растерялся и не знал, что сказать. Усталая лошадь переминалась и фыркала у него за спиной.
В тот день Зайнаб поняла, что русский парень дорог ей. И так странно для нее было это, так неожиданно для самой себя. Как сказать ему о своей любви, да и нужна ли она ему, любовь женщины, чужой по языку и обычаям? Часто теперь Зайнаб думала об этом по ночам, прислушиваясь к собачьему лаю, редкой перестрелке и цоканью копыт сторожевого разъезда.
Впрочем, для таких вот раздумий времени оставалось не много. Мужчина, женщина… Некогда было различать разницу между ними. В милиции каждая винтовка значила много. Бандиты и басмачи в то трудное время старались урвать для себя как можно больше, не останавливаясь перед убийствами и поджогами. Сутками не приходила Зайнаб домой, и, когда случалось попадать в родное подворье, то брела на подкашивающихся от усталости ногах, ощущая непомерную тяжесть нагана. Лишь ночи оставались ей на думы о Сергее, а видеть его редко приходилось – эскадрон зачастую на недели покидал город.
Жалела ли Зайнаб о том, что пошла в милицию? Если честно, то иногда и жалела. Никак не могла привыкнуть к крови, ранам, к необходимости смотреть на человека сквозь прорезь прицела, понимала, сколько усилий затрачивает Советская власть на помощь рабочим и дехканам, как много ставится препятствий на ее пути. Разве можно быть в стороне от больших дел в такое время?
Таджичку испокон веков воспитывали в покорности и смирении. Муж распоряжался по хозяйски ее судьбой и жизнью, мог убить и понести за это лишь легкое наказание. Нелегко вытравить из души страх, нелегко научиться быть равной мужчинам во всем. Зайнаб изо всех сил стремилась к этому, хотела этого, может быть, еще и потому, что слишком скучала по Сергею, по его певучему ласковому голосу.
Лето плыло над зеленым Канибадамом. Днем солнце до звона прокаляло крыши глинобитных домов, воздух в узких проулках струился вверх, колыхался и казалось, что заборы, дувалы от жары оплавляются и стекают жидкими струями. Все живое пряталось в эту пору в тени. Бродячие псы лежали под деревьями близ говорливых арыков и, высунув длинные языки, изнемогали от зноя.
Зато ночи были просто волшебными. Синяя дымка неспешно опускалась на желтую, выгоревшую землю и окутывала ее гигантским призрачным покрывалом. Крупные звезды помаргивали над самой головой и чудилось, что достаточно протянуть руку и можно взять любую из звезд, насмотреться на нее вдоволь и затем подарить любимой.
Легкий ветерок, прилетавший ближе к полуночи, рассеивал по городу спасительную прохладу, еле слышно шелестел в густых кронах урючных деревьев и крупные сочные плоды со стуком падали на землю. В любовном томлении заливались трелями лягушки, им вторили неумолчным скрипом сверчки и где-то поблизости вплетал в эту симфонию ночи свое дивное соло неприметный певец любви – соловей.
- Вот здорово, – Сергей покачал головой и остановился. – Не ночь, а прямо сказка какая-то. За день так укачивает в седле, ну, думаешь, только бы до постели добраться, а тьма приходит, и не уснешь. Красота и только.
Он снял фуражку и, запрокинув голову, посмотрел в звездное небо. В его глазах замерцали искорки, и Зайнаб подумала, что днем или ночью, в любое время его глаза похожи на небо. Теперь она твердо знала, что ей не жить без этого русского парня, только с ним она будет счастлива.
Не видеть его Зайнаб больше не могла. После дежурств, когда она выходила из приземистого здания милиции, Сергей обычно поджидал ее на скамеечке. А когда эскадрон возвращался домой после долгой погони за басмаческой шайкой, первой, кого видели бойцы на окраине города, была Зайнаб.
- Ну, Серега, – шутили конники, – вот это заарестовали тебя. Никуда теперь не скроешься.
Сергей улыбался ей, пропылившийся, загорелый и не было для Зайнаб в мире ничего дороже и роднее его милого, утомленного лица.
Он обычно провожал Зайнаб до дому, там они сидели час-другой возле звонкоголосого арыка, и Сергей рассказывал ей о России, где гор и в помине нет, а поля такие, что хоть месяц скачи на лошади и все равно ни конца, ни края не сыщешь.
Зайнаб думала, что он шутит, но все равно слушать Сергея было так интересно. А однажды она прижалась к его груди и услышала как сильно и ровно стучит сердце любимого человека. Они не говорили о своей любви и будущем. Что толку было говорить сейчас, когда что ни день, то кого-нибудь в эскадроне не досчитывались? Трудное время и лучше просто верить и надеяться. Так вернее.
- Знаешь, Шаганэ…
- Почему ты зовешь меня Шаганэ? Ведь я же Зайнаб.
Сергей негромко засмеялся.
- Прости меня, но это не обидно. Знаешь, у нас в Рязани жил поэт. Его тоже звали Сергей. Как по-таджикски поэт? Ну тот, что стихи сочиняет…
- Шоир, – негромко сказала Зайнаб.
- Ну вот и у нас на Руси есть такой шоир. Он полюбил одну девушку на Востоке и написал про нее стихи. Ту девушку звали Шаганэ. С той поры, когда я услышал тот стих, так прямо заболел Востоком. Добровольцем попросился сюда воевать с басмачами. Знал, что встречу свою Шаганэ. Ты оказалась еще лучше той, про которую написал наш рязанский шоир. Когда я увидел тебя впервые, то подумал: вот она, моя Шаганэ…
Зайнаб никогда и никто еще не говорил такие слова. Она прикрыла глаза и слушала Сергея так, как слушают в детстве самую чудесную волшебную легенду.
По правде говоря, не все в городе понимали их любовь. Чтобы таджичка встречалась с кафиром (6), о таком здесь даже не слыхали. И когда Зайнаб шла с Сергеем по узким улочкам, ей казалось: косые взгляды насквозь прожигают спину.
А однажды она встретила свою бывшую свекровь. Рано утром та перегородила молодой женщине дорогу и рывком отбросила вверх волосяную сетку паранджи. С отвращением осмотрела стройную фигуру Зайнаб, кожаную куртку, косынку на голове.
- Разве можно мусульманке носить такую одежду? Ты заболеешь и умрешь!
- Вылечат, – спокойно отозвалась Зайнаб. – У русских хорошие доктора.
- Ты ходишь по городу с неверным, не закрываешь лицо, ты совсем потеряла стыд. Смотри, вернется Хайдар с джигитами, пожалеешь.
- Твой сын такой храбрый, что целый эскадрон красноармейцев его найти не может, – обидно засмеялась Зайнаб. – А если и решится, пусть приходит, теперь я сумею себя защитить.
Она хлопнула ладонью по кожаной кобуре нагана и пошла по проулку, не оглядываясь. И действительно, чего было оборачиваться, ведь не зря таджики говорят: один завтрашний день всегда лучше прожитого года. Прожитое, оно и есть прожитое, зачем о нем задумываться, когда ты молода и знаешь, что вечером встретишься с любимым?
Тот памятный день начался с радости. Сергей был свободен до утра. Зайнаб тоже отпросилась на сутки и они, как заправские супруги, занялись хозяйством. В доме Зайнаб давно уже ни к чему не прикасалась мужская рука. Сергей подогнал щелястые ворота, обмазал глиной крышу. На дворе уже чувствовалось дыхание осени: в густых кронах деревьев проглядывала желтая листва, а днем в небе проплывали серебряные паутинки.
Нужно было подготовить дом к дождливой поре, а потом и к снегу, который хоть и не так обилен, как в милой Сергею Рязани, но тоже приносит немало хлопот.
Зайнаб смеялась, глядя как Сергей в старой тюбетейке ее отца, надвинутой на лоб, чтобы не запылились волосы, срезал спелые кисти винограда и аккуратно раскладывал их на глиняной суфе. Так уж он не походил на таджика, хотя старался подражать степенности истинных сынов Востока. Конечно же, у него это не получалось и тогда он вместе с Зайнаб смеялся над своей неловкостью, потому что и обмазка крыши, и уборка винограда требовали известных навыков, а откуда им взяться у русского парня, который не видел толком ни детства, ни юности. Сызмальства поденный труд в усадьбе помещика, а потом лошадь да винтовка.
Степенности Сергея хватало ненадолго. Он спрыгивал с шаткой лесенки, весело смеялся вместе с Зайнаб, а затем обнимал ее за плечи и смотрел в милые, черные глаза, подобные тем, который великий Саади сравнивал с шаловливыми газелями.
Зайнаб готовила на костре ужин, Сергей рубил впрок сухие ветки на дрова и ей хотелось, чтобы этот день длился вечно. Но счастливое время утекает быстрее, чем вода сквозь сухой песок. Вот уже длинные тени от островерхих тополей прочертили дворик косыми линиями, замычали поодаль недоенные коровы и первые летучие мыши заметались по небу.
Этот вечер так не походил на все, бывшие прежде. Зайнаб старалась изо всех сил, чтобы любимому было хорошо в ее доме и, наверное, у нее это получалось, потому что в глазах Сергея она видела нежность и такое же счастье, которое переполняло и ее сердце. Они просто были, просто разговаривали, просто глядели друг на друга и все это простое, бывшее много раз у тысяч и тысяч людей, было преисполнено для них особой прелести и новизны.
А потом была ночь, прохладная и такая звездная, что казалось, все звезды мира собрались над маленьким сонным Канибадамом. Они по-хорошему завидовали влюбленным, которые отыскали друг друга в этом шумном, неустроенном мире и открыли для себя простую и надежную формулу счастья.
- Скажи, а как он говорил про любовь? – спросила Зайнаб еле слышно.
- Кто? – не понял Сергей.
- Ну тот, шоир… Из одного кишлака с тобой…
- А… Есенин, – засмеялся Сергей. – Он так говорил:
Я готов рассказать тебе поле.
Эти волосы взял я у ржи,
Если хочешь, на палец вяжи –
Я нисколько не чувствую боли.
Я готов рассказать тебе поле.
Про волнистую рожь при луне.
По кудрям ты моим догадайся.
Дорогая, шути, улыбайся,
Не буди только память во мне
Про волнистую рожь при луне.
Эти волосы взял я у ржи,
Если хочешь, на палец вяжи –
Я нисколько не чувствую боли.
Я готов рассказать тебе поле.
Про волнистую рожь при луне.
По кудрям ты моим догадайся.
Дорогая, шути, улыбайся,
Не буди только память во мне
Про волнистую рожь при луне.
И хотя Зайнаб не понимала слов милого, ее сердце замирало от сладкой истомы.
Шаганэ ты моя, Шаганэ!
В словах Сергея звучала музыка. Звездные лучи тянулись к земле серебряными струнами и можно было, осторожно касаясь их пальцами, извлекать, как на дутаре (7), чудесную мелодию.
Но часы уходили один за другим. Вот уже хрипло заголосили петухи, предвещая скорый рассвет и очередную разлуку, которым, казалось, не будет конца.
Сергей приподнялся на локте и прислушался.
- Мне пора, – шепнул он Зайнаб.
Она знала, что рано утром эскадрон выступает в полном составе. Опять появилась большая басмаческая банда и предстояла долгая погоня за ней.
- Я провожу тебя, – сказала Зайнаб решительно, не слушая возражений Сергея.
Они вышли из дома и сразу же окунулись в предутреннюю тьму. В узком проулке едва проглядывали высокие дувалы, которые, как крепостные стены, наглухо отделяли один двор от другого. И в бывшем байском саду, в который они вскоре углубились, тоже трудно было рассмотреть узловатые стволы урючин. Зайнаб прижалась к Сергею, и они медленно шли по узкой тропинке, наискось пересекавшей сад.
И все-таки приближение утра угадывалось во всем. И по тому, как сгустилась тьма у гранатовых кустов, и по звездам, которые поднялись вверх и казались крошечными алмазами, мерцавшими в недостижимой выси, и по едва заметной светлой полоске, которая проступала на краешке неба.
- Ну еще немного, – просительно сказала Зайнаб. Она почувствовала, что сейчас Сергей произнесет решительное «хватит» и отправит ее домой. Он и впрямь хотел настоять на этом, но вдруг до него донеслись едва различимые голоса. Прислушался и движением руки остановил Зайнаб. Они укрылись в густой тени под гранатовым деревцем и выжидали, что будет дальше.
Голоса, шум, позвякивание конских поводьев становились все ближе и вскоре проступили смутные силуэты всадников. К удивлению Зайнаб, не было слышно стука конских копыт, но потом она сообразила, что их обмотали тряпками. Теперь уже не было сомнений: басмачи пытались пробраться в город. Но зачем? …
Всадники еле слышно переговаривались, и Зайнаб по отдельным фразам догадалась о намерениях бандитов.
- Ты уберешь часового, – приказал хриплый голос, – и спрячешься возле склада. Переулок там тесный, только один конный может там проехать. Дождешься еще нескольких джигитов и потом начнете стрельбу. Красные, конечно же, бросятся спасать муку, тут мы и накормим их из засады.
- Не беспокойтесь, таксир (8), почтительно ответил другой голос.
- Все будет так, как приказываете. Часовой у меня не пикнет, вы же знаете какая у меня рука.
Зайнаб сразу угадала говорившего. Это был мясник Абдугафур, прежде державший на базаре свою лавку. Его вкрадчивые, угодливые манеры всегда вызывали у Зайнаб безотчетное отвращение.
«Так значит, он тоже с басмачами», – мелькнула у нее мысль. В поредевшей тьме силуэты всадников проплывали один за другим. Сергей лихорадочно пересчитывал их и с трудом преодолевал нетерпение. Нужно было как можно скорее поднять эскадрон, пока бандиты не натворили дел в спящем городе.
-Ты разобрала, о чем они говорили? – спросил он Зайнаб еле слышно.
- Они хотят захватить муку, которую привезли вчера для раздачи дехканам. Ее сложили в байском дворе. Наши попытаются отбить склад и тогда на них нападут, – Зайнаб еле сдерживала волнение. Ее голос подрагивал и прерывался. Страха не было, рядом с любимым она чувствовала себя сильной и решительной. Нужно было действовать, и молодая женщина потянула Сергея за рукав.
- Выстрелим в них из наганов. Убьем двух, трех, начнется суматоха, и часовые поднимут эскадрон по тревоге.
- Нет, Зайнаб, не дело, – Сергей отрицательно покачал головой. – Лучше так, ты давай напрямик к складу и предупреди часового, а я поспешу в эскадрон и оттуда ударим по басмачам.
Бандитов уже не было видно, и Зайнаб побежала через сад к бывшему байскому дому.
- До него было, как говорится, рукой подать. Она бежала через сад, не разбирая дороги. Ветки хлестали ее по лицу, ноги оскальзывались на корнях, и Зайнаб едва не падала. Она не видела, что уже светает, не слышала своего порывистого дыхания и не думала об осторожности. Одна мысль настойчиво побуждала ее торопиться: только бы успеть.
И Зайнаб почти успела. Она вбежала в тесный проулок и увидела дремлющего часового. Он сидел на невысоком глиняном порожке, уронив голову на руки, крепко сжимавшие винтовку. Абдугафур-мясник был от него в двух шагах. Молодая женщина с ужасом глядела на сутулую спину басмача и нож, зажатый в ладони, лезвие которого казалось светлой полоской.
Зайнаб выхватила наган из кобуры и крикнула изо всех сил, стараясь отвлечь басмача и разбудить часового. Ее вопль разнесся по проулку, часовой вскинул голову, но не успел ничего понять. Абдугафур-мясник был опытным бандитом, он ударил часового точно в сердце и лишь потом обернулся назад. Увидев расширившиеся от ужаса глаза женщины, одним взглядом охватил ее тоненькую фигуру, бледное лицо, наган, опущенный дулом к земле, и усмехнулся.
- Зайнаб, ты? Тоже муку караулишь? Подойди ко мне, не бойся…
Видя, что женщина не сдвинулась с места, бандит ощерился еще больше и неспешно направился к ней.
- Красивая стала. Усатый Хайдар не по зубам кусочек ухватил. Дай-ка мне эту игрушку…
Он подошел почти вплотную и протянул руку к нагану. Зайнаб впервые встретилась с врагом лицом к лицу. В ее груди словно разжалась тугая пружина. Страх исчез и в голову волнами ударили ненависть, какая-то исступленная ярость. Она вскинула наган и в упор выстрелила в наглое ухмыляющееся лицо бандита. Оно брызнуло кровью, словно спелая ягода тутовника соком. Абдугафур-мясник схватился рукой за горло, как будто его одолело удушье, запрокинулся назад и тяжело упал на каменно-твердую землю.
Но Зайнаб уже некогда было разглядывать убитого ею бандита. В ушах звучали слова главаря шайки «…дождешься еще нескольких джигитов». Нужно было спешить. Она перешагнула через труп мясника и подбежала к часовому. Это был молоденький паренек – киргиз. Его застывшие глаза смотрели прямо в небо, наливавшееся багрянцем свежего утра. Зайнаб схватила винтовку часового, толчком отворила дощатую калитку и вошла во двор. Под навесом лежали сложенные штабелем мешки с мукой, которую сегодня ревкомовцы должны были раздать нуждающимся дехканам. Путь в байский дом был только один – через этот узкий проулок. Ворота на той стороне давно заложили кирпичом, там один к одному вплотную примыкали дворы и можно было не опасаться нападения сзади. Значит нужно не выдать себя преждевременно. Зайнаб с трудом затащила тела убитых во двор, не придумав ничего лучшего, уложила один мешок с мукой в проеме калитки. Проверила магазин винтовки, все патроны были целы. Легла на землю, устроилась поудобней и перевела дыхание. Теперь можно было поджидать басмачей.
И они не замедлили появиться.
Сперва послышались приглушенное ржание лошадей, глухой перестук копыт и в проулок въехали всадники. Они следовали один за другим, гуськом и оттого были настороже. В одиночку басмачи никогда не отличались особой храбростью, а в подобной ситуации, когда неожиданная пуля могла свалить любого из них, тем более. Впереди ехал плечистый бандит, увешанный оружием. Его лицо окаймляла густая черная борода, на голове красовалась чалма, искусно свитая из полосатой бязи. Он поднял руку вверх. Бандиты остановились, а чернобородый пустил лошадь шагом к калитке. Его озадачило, что в проулке не было видно тела убитого часового. Значит, Абдугафуру-мяснику не удалось снять его? Если так, то почему же не слышно тревожного окрика часового? Бородатый остановил лошадь, сдернул винтовку с плеча и прислушался. Молчание… Тогда он негромко крикнул:
- Эй, кассоб (9), ты здесь?
Снова молчание, и тогда басмач решительно поехал по проулку к узкой полуотворенной калитке.
Зайнаб больше не скрывалась. Она действовала четко, как на учебных стрельбах. Положила винтовку на мешок с мукой и прицелилась. Басмач увидел направленный на него ствол оружия, издал короткий вопль и хотел резко повернуть назад, но в тесном проулке лошадь могла только пятиться. Зайнаб нажала на спусковой крючок. Звук выстрела оглушил ее. Бандит подскочил в седле, точно с размаху наткнулся на какое-то препятствие, взмахнул руками и упал с седла. Его винтовка с лязгом покатилась по земле. Напуганная лошадь взвилась на дыбы, круто повернулась на задних ногах и наметом рванулась прочь из западни.
Басмачи попрятались за дувалами, не зная, что делать. Они осторожно выглядывали из-за углов, потом один из них громко крикнул:
- Эй, ты, сдавайся! Все равно убьем!
Грянуло несколько выстрелов. Пули пробили дощатую дверь, а две или три с силой ударили в мешок. Из отверстий фонтанчиками рванулась мучная пыль. Зайнаб не отвечала. Волнение улеглось и ему на смену пришла холодная решимость держаться до последнего. Пусть кричат, пусть стреляют, думала она. Уже рассвело. Сергей добежал до казарм эскадрона и сейчас красноармейцы поднимаются по тревоге. Самое большее через полчаса они будут здесь. Всего лишь полчаса… Через долгих полчаса…
Обе стороны выжидали. Время работало против басмачей, и они это хорошо понимали. Срывалась тщательно продуманная операция по уничтожению красных. Когда еще выпадет такой случай!
- Трусливые шакалы. Разве вас можно назвать мужчинами! Там ведь всего один человек. Вперед! – послышался крик главаря шайки.
Бешеный топот лошади и в проулок на полном скаку ворвался всадник. Он почти лежал на конской спине, зарывшись лицом в гриву. Расчет был на внезапность и на быструю скорость лошади. Пока одинокий стрелок успеет прицелиться, всадник уже будет у самой калитки. Наверное, так бы и произошло, если бы не труп бородатого басмача. Домчавшись до него, лошадь захрапела и на какое-то мгновение замедлила бег. Этого было достаточно, чтобы Зайнаб прицелилась точно в голову скакуна и выстрелила. Передние ноги лошади подломились и она по инерции кубарем покатилась вперед, ударяясь о высокие стены дувалов. Оглушенный падением басмач с минуту лежал неподвижно, а потом вскочил на ноги, сильным прыжком хотел броситься к конской туше и укрыться за ней. Это было его последним движением в жизни. Пуля ударила басмачу в спину, он ничком рухнул наземь и заколотился в предсмертных судорогах.
Дальнейшего Зайнаб не видела. Выстрелы гремели так часто, что слились в один непрерывный гул.
Дощатую калитку мотало от пуль, мешок сильно встряхивало, и мука вытекала из него, как кровь из слабеющего тела. Зайнаб лежала на земле, обхватив голову руками. Казалось стрельбе не будет конца, но она прекратилась неожиданно. А потом, потом было то самое, чего Зайнаб никогда не могла забыть.
В проулке показалась фигура человека, но он выглядел так странно, что поначалу молодая женщина ничего не могла понять. Она до боли в глазах вглядывалась в идущего к ней басмача, у которого не было никакого оружия и который почему-то раздваивался, словно зыбкий силуэт в тумане. Она напрягла зрение и ахнула от ужаса. К ней шел человек в форме красноармейца, избитый до такой степени, что лицо его походило на кровавую маску. Он еле держался на ногах, его шатало из стороны в сторону, распухшие глазницы не позволяли рассмотреть дорогу. И держался на ногах он не только усилием воли. Сзади прикрываясь пленным, крался басмач, который подталкивал вперед беззащитную жертву.
Зайнаб глядела на пленного, еле сдерживая вопль, рвавшийся у нее из груди. Могла ли она не узнать гимнастерку, которую стирала вчера своими руками и аккуратно заштопала на груди, где износившаяся ткань расползлась на нитки? Могла ли не узнать фигуру, которой всегда любовалась и которую могла различить среди десятков всадников в эскадроне? А эти руки, такие ласковые и нежные… Но лицо… Это было не его лицо… Коричневое от кровавой корки… И золотые вьющиеся волосы… Разве походила на них пыльная слипшаяся масса на голове пленного, больше похожая на грязный войлок?…
И все-таки это был Сергей. Он нетвердо ступал босыми ногами по утоптанной до звона земле и шел к ней, шел не по своей воле, хотя раньше при одном только виде Зайнаб вспыхивал от радости и летел к ней, точно на крыльях. Ее Сергей, ее радость, мечта и надежда… Значит он не добежал до казармы. Басмачи многому научились у красноармейцев. Теперь они высылали вперед головной дозор, который прощупывал дорогу, а сзади банду прикрывала группа всадников на резвых и сильных конях. Именно не такую группу и наткнулся Сергей, когда прямиком помчался через сад, чтобы поднять эскадрон по тревоге. Ну что ему стоило подождать еще немного?…
Значит, на помощь надеяться нечего. Выстрелы, конечно же, слышали в городе, но сюда через минуту-другую примчится всего лишь конный разъезд и басмачи легко уничтожат его. Основные силы прискачут позднее, когда до них донесутся отзвуки короткого боя. За это время басмачи могут захватить склад и устроить засаду эскадрону. Нужно продержаться еще хотя бы час…
Зайнаб с болью в сердце смотрела на приближающегося к ней Сергея. Он брел, бессильно склонив голову, брел короткими шагами, едва не падая… Басмач удерживал его за веревку, обмотанную вокруг шеи. Он выглядывал из-за спины пленного, прикрывая лицо наганом. Но Зайнаб узнала и его, хотя в глубине души надеялась, что никогда больше не повстречается с ним. Это был усатый Хайдар, ее прежний ненавистный муж. И теперь он держал в руках жизнь самого дорогого для нее человека. Убить его, но это невозможно, он почти целиком скрывался за Сергеем! Не стрелять, но всего лишь через двадцать шагов усатый Хайдар будет у калитки и тогда ничто не спасет ни ее, ни склад от гибели и разорения. Да и потом Сергей… Зайнаб знала, что басмачи не оставят его в живых. Они подвергают пленных чудовищным пыткам, по сравнению с которыми смерть кажется милосердием. В эти томительные мгновения Зайнаб сделала самое важное для себя открытие: любить – это значит не только жалеть и оберегать, иногда это необходимость спасти любимого, потеряв его навсегда.
Она передернула затвор винтовки, выбросив стреляную гильзу. В ствол проскользнул новый патрон, маслянисто блеснувший желтоватым латунным боком в лучах поднимающегося солнца. Зайнаб целилась в сердце Сергея, в сердце, которое было полно ею, и которое она еще так недавно слушала, задыхаясь от волнения и переполнявших ее чувств.
«Не жмурься и не дергай спусковой крючок, – учил ее когда-то Сергей. – Нажимай на него плавно и тогда пуля попадет точно в цель…» Остались каких-то пятнадцать шагов, когда Сергей вдруг остановился, выпрямился и крикнул своим чистым звонким голосом:
- Стреляй, Шаганэ, стреляй, все равно меня…
И она сделала так, как он учил. Она не слышала выстрела, не почувствовала отдачи в плечо. Она глядела как любимый медленно-медленно клонится вперед, комкая на груди гимнастерку и как пальцы его окрашиваются в розовый цвет, точно такой, какой была их нежданная и негаданная любовь…
Она не видела как усатый Хайдар с диким воплем помчался назад, бросив наган, как он споткнулся о выбоину и постыдно пополз на четвереньках, моля небо о спасении его никчемной жизни. Чего другого можно было ждать от него?
Она смотрела на лежащего перед ней Сергея, который и теперь держался за сердце, точно боялся, что вместе с жизнью из него исчезнет и любовь, и чувствовала как холод, идущий из самых недр земли, наполняет ее тело…
Через девять месяцев у нее родился сын, и она назвала его Сергеем. Тем самым именем, который носил любимый человек и поэт из Рязани, писавший такие чудесные стихи и подаривший ей на короткое время другое звучное имя – Шаганэ. Их обоих уже не было на свете, но теперь у нее появилось их крохотное продолжение, и появился смысл жизни.
Зайнаб бережно растила маленького Сергея и учила его быть таким же твердым и крепким, таким же ласковым и милым, каким был его отец. Да он и походил на своего отца золотом вьющихся волос, веселой улыбкой, вот только с лица задорного красного конника Сергея на Зайнаб глядели ее грустные черные глаза.
Она часто вспоминала те давние соловьиные вечера, утренний сад, через который бежала к байскому дому, и тесный проулок в тот день, когда пришлось сделать страшный в своей определенности выбор. И никогда не сомневалась в его правильности. Она подарила Сергею свою любовь, без колебаний пришла ему на помощь в роковой для него час и осталась верной его памяти. Многим ли женщинам удается сделать такое?
В тот день бойцы эскадрона подоспели вовремя. У Зайнаб оставался всего лишь один патрон в нагане, и она предназначала его для себя, без колебаний, даже с какой-то внутренней радостью, потому что почитала за счастье разделить с любимым его участь. Но судьба ей предопределила жизнь и счастливое материнство.
Она почти не помнила всех подробностей короткого боя красноармейцев с басмачами, в памяти остался лишь усатый Хайдар, валявшийся у дувала с расколотым шашкой черепом. Разрубленная надвое чалма сползла ему на ухо, точно он и после смерти хотел выглядеть щеголем и обольстительным красавцем.
Сергея хоронил весь город. По просьбе канибадамцев его погребли на высоком холме, откуда он мог видеть двор Зайнаб, восходы солнца и бескрайний разлив урючных садов, все то, что любил при жизни.
Зайнаб вскоре ушла из милиции. Трудилась в библиотеке, училась в вечерней школе, потом окончила педагогический институт в Ленинабаде и до самой пенсии работала учительницей в средней школе.
Ее маленький Сергей превратился в высокого ладного парня и, когда подоспела пора поступать в институт, она посоветовала ему ехать в Рязань и учиться там. Он стал инженером и по сей день живет и работает в старинном русском городе. И старая Зайнаб довольна этим.
Она считает, что пустоты не должно быть ни в жизни, ни в людском сердце. Когда-то рязанская земля потеряла красноармейца Сергея, позднее туда вернулся его сын, тоже Сергей, значит, равновесие восстановилось. Теперь у бабушки в Канибадаме гостит внук, маленький Сергей. Она показала ему места, где воевал его дед, а напоследок, перед отъездом сводила на старое кладбище.
Скоро Зайнаб вместе с внуком поедет в Рязань. Прикоснется сердцем к тем местам, где жил когда-то дорогой ей человек. Сын уговаривает ее остаться в Рязани навсегда, и она даже в мыслях не пытается себе представить этого. Разве можно оставить Сергея одного в далеком азиатском городе, ведь он в ее памяти все тот же синеглазый, веселый парень с золотом непокорных волос? И его губы до сих пор шепчут ей звездными соловьиными ночами: «Шаганэ ты моя, Шаганэ!»
Ulyanovsk Time
Russian Ruble Exchange Rate
